«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг. - Сергей Алексеевич Сафронов

о двух убитых. Но это, по-видимому, только при вооруженной защите. Так, на заводе Цинделя убит директор Карл Зон, который стрелял в толпу. Говорят, что немцы стреляли во многих местах. Рассказывали о какой-то немке, которая неистово ругала громильщиков и кричала: „Постойте, через месяц император Вильгельм будет в Москве, и вы будете целовать нам ноги!“…Между погромщиками, говорят, многие ранены выстрелами. Вообще русских много пострадало, будучи пришибленными летящими из окон предметами, а затем при усмирении солдатами было немало убитых и раненых»[543].

Между тем 28 мая 1915 г. в Москве движение с каждым часом разрасталось, сборища принимали все большие размеры. К 11 часам утра огромная толпа подступила на Раушской набережной к электрической станции «Общества 1886 г.». Это предприятие уже давно не давало покоя москвичам. Ввиду большого значения станции для города, по приказанию градоначальника, на набережной уже заранее были сосредоточены полицейские наряды и жандармы: 25 конных жандармов при офицере, 18 конных и 25 пеших городовых от 1 участка Пятницкой части при 3 помощниках приставов. Однако эти силы с трудом сдерживали толпу, скопившуюся в таком огромном количестве, что одних принесенных манифестантами флагов было не менее ста. Манифестанты, пытаясь проникнуть на станцию для розыска немцев, лезли через ворота и крыши одноэтажных флигелей, бросали в полицию камни, толкали полицейских чинов древками флагов. При этом от камней получили ушибы помощник пристава Мочалов и околоточный надзиратель Водопьян, полицмейстеру же был нанесен удар древком флага по голове.

Учитывая сложившуюся сложную ситуацию, в которой трудно было противодействовать толпе, по соглашению с администрацией станции было решено проникших во двор через крыши рабочих провести по станции. Убедившись, что на станции немцев нет, депутация объявила об этом толпе, что внесло заметное успокоение. Прибывший на место генерал-майор А.А. Адрианов обратился к манифестантам с речью, разъясняя им значение электрической станции для дела обороны и обещая удалить с фабрик всех служащих немцев. После его речи беспорядки около станции прекратились. Одновременно с упомянутыми манифестациями, около 10 часов утра, небольшая толпа собралась у Боровицких ворот. В ней развернулись русские национальные флаги, появился портрет императора и раздалось пение «Боже, Царя храни», которое привлекло прохожих. Со всех сторон к толпе начали подходить люди, обнажая головы. С криками «Ура!», «Да здравствует государь император и русская армия!» и с пением гимна толпа торжественной процессией двинулась на Красную площадь к памятнику Минину и Пожарскому. По дороге к ним примыкали все новые и новые группы. Возле памятника состоялся митинг, на котором звучали призывы громить немецкие торговые и производственные помещения и уничтожать немецкую продукцию.

Градоначальник А.А. Адрианов, заметив имевшиеся в некоторых местах Москвы вывески с текстом на немецком языке, в приказе по московскому градоначальству и столичной полиции на 28 мая распорядился «немедленно обязать всех лиц, у коих окажутся вывески с означенным текстом, заменить его соответствующим текстом на русском языке и установить строгое наблюдение за точным исполнением сего распоряжения»[544]. Принятие таких «решительных мер» в разгар немецких погромов ничуть не успокоило публику, а наоборот, было воспринято, как сигнал действию и вызвало убеждение в содействии полицейских чинов погромщикам. В письме некоего москвича «М.» в Харьков сообщалось: «В Москве идет сплошной разгром немецких магазинов – гнуснейший погром с разрешения начальства… Полиция дала сигнал, распорядившись немедленно удалить немецкие вывески, где они еще остались. Городовые взялись за вывески, а хулиганы за магазины»[545].

По мнению А.П. Мартынова, А.А. Адрианов попал на эту манифестацию случайно, не зная, что это толпа погромщиков. «Однажды, в скверное майское утро полицейский надзиратель, прикомандированный для связи к одному из полицейских участков Замоскворечья, доложил мне по телефону, что в районе его участка скопляется толпа, враждебно настроенная к немцам. Я немедленно поспешил к градоначальнику и в срочном порядке доложил ему о моих сведениях. Не знаю, почему, но мой доклад вызвал очень раздраженный отпор градоначальника. Выходило так, что я сую нос, куда не следует, и что это дело его, градоначальника, и общей полиции, а что у градоначальника сведения другого характера: в Замоскворечье началась-де патриотическая манифестация. „Патриотическая манифестация“, как известно, кончилась двухдневным немецким погромом, на который молча глядела полиция, правда, слишком малочисленная, бездействовавшая по нераспорядительности и нерешительности своего начальства. Погром был ужасающий. Когда я два дня спустя ехал по Неглинному проезду, лошадь моя шагала по грудам художественных изданий Кнебеля. Не лучше было и на многих других улицах. Растерявшийся Адрианов, вбивший себе в голову глупые сведения о патриотической манифестации, подъехал к толпе, несшей портрет государя. Вместо того чтобы распорядиться отобрать портрет, арестовать нескольких лидеров, а толпу разогнать тогда, когда это было еще легко осуществить, он, сняв фуражку, отправился во главе толпы. Скоро ему пришлось удалиться и поручить шествие полицеймейстеру. Толпа стала громить, а отпора не встречала. Я не знаю, что делал в это время главноначальствующий князь Юсупов»[546].

Около 11 часов в градоначальство поступили сведения о том, что шумные манифестации направились к Марфо-Мариинской обители на Большой Ордынке, где проживала великая княгиня Елизавета Федоровна. На место был направлен отряд конных жандармов. Как записал в своем дневнике М. Палеолог, великая княгиня «была осыпана оскорблениями», так как «простой народ в Москве давно убежден, что она немецкая шпионка и даже что скрывает у себя в монастыре своего брата, великого герцога Гессенского»[547]. А вот что записала в своих воспоминаниях об этой антигерманской демонстрации великая княжна Мария Павловна Романова: «Эти новости, когда я узнала их, впервые, как мне кажется, заставили меня серьезно задуматься о своеобразной неустойчивости общественного мнения в России… Жизнь моей тети, ее работа, ее лояльность были очевидны для всей Москвы… Но русские по самой своей природе, видимо, быстро переходят от восторга к полному унынию и недоверию. Они предаются своим настроениям совершенно искренне и до конца, абсолютно забывая о своих вчерашних чувствах»[548].

А.И. Спиридович подтверждал эти сведения: «27 числа простой народ начал громить немецкие магазины. Полное бездействие, растерянность, а попросту говоря, полное несоответствие высшей московской администрации своим должностям было причиной тому, что погром продолжался три дня, причем петербургская центральная власть не получила официально из Москвы о том уведомления. В Петербург долетели слухи о том, что при погроме чернь бранила членов императорского дома. Бранили проезжавшую в карете великую княжну Елизавету Федоровну. Кричали, что у нее в обители скрывается ее брат великий герцог Гессенский. Хотели громить ее обитель. Помощника градоначальника торговки схватили на базаре, помяли, хотели убить, и ему пришлось показать им нательный крест, дабы убедить,